Отношения свекрови и снохи складываются по-разному. У кого-то получается построить теплые отношения, как мамы с дочкой или как близких подруг. У меня с свекровью были вежливо-прохладные отношения – мы с ней не ругались, но и не дружили. А иногда отношения и вовсе не складываются. Ровно об этом семейная история от В. Радовской.
Впервые мать увидела ее позапрошлой весной майскими сумерками. Девчонка остановилась у калитки, крепко держась за руку сына. И смело посмотрела в сторону матери. У той дрогнуло сердце и опустились большие обветренные руки. Она улыбнулась девочке. Улыбка получилась растерянной.
Гриша с трудом отвел от девчонки зачарованные глаза и весело сказал:
— А это вот Леля, мам…Она к нам на практику приехала. В городе на агронома учиться.
Осенью отшумела свадьба. А теперь снова набухают горьковатые почки и слабо теплиться апрельский сиреневый вечер.
Мать сидит у окна, уронив на колени уставшие руки, и прислушивается к звенящей боли, поселившийся в ней с той самой весны, когда она впервые встретилась с девчонкой.
Да и как не прислушиваться, если изо дня в день нанизываются на нить жизни крупные и мелкие обиды!
Мать сидит и перебирает их в своей памяти. Вот одна из них. Мать торопилась домой с фермы, где почти полжизни проработала телятницей. Еще с утра она замесила тесто. Решила напечь сыну с невесткой пирогов с капустой, с грибами, с яблоками.
Она вошла в дом и, еще с порога почуяла неладное. Огляделась: в комнате было необычно просторно. «Лишние вещи вынесла, значит, в сарай, — подумала она о невестке. – Что ж, ее дело. Мать поджала губы и настороженными глазами обвела стены. Но… Здесь же висела фотография мужа!
С той поры, как Василий погиб, мать привыкла подолгу смотреть на фотографию, на молодое лицо Василия и память водила их вместе по рябиновой рощице, выкладывая росным серебром тропинки, протоптанные к озеру, в котором зыбились по ночам россыпи звезд.
Сейчас в простенке между окнами пусто. Мать все еще стояла посреди комнаты, когда дверь скрипнула и на пороге появились Григорий и Леля.
Веселая, пышущая жарким румянцем невестка прошла к окнам, развела руками.
— Смотри, Гриша, я все лишнее выбросила, и в доме светлее стало, правда?
На Лелю упал медный сноп солнечного света – она потянулась навстречу Грише легким золотистым одуванчиком, и он радостно обнял ее крепкой горячей рукой.
— Где фотография отца? – глухо спросила мать.
— Это та, в старой рамке? – быстро обернулась Леля и, защищаясь от сердитых глаз свекрови, бойко ответила: — Я ее на кухню отнесла. Теперь не модно фотографии на стенки вешать.
Мать потемнела лицом, но промолчала. С тех пор она упрямо несла в дом старые ящики, стулья, корзины. Леля посматривала на нее веселыми зеленоватыми глазами и вытаскивала старые вещи во двор.
Мать знала, что не права, но не могла простить невестке снятой со стены фотографии мужа и упрямо стояла на своем.
Шло время и узел непрощенных обид завязывался все туже. Теперь даже трудно вспомнить, из-за чего вспыхивали шумные ссоры. Они налетали неожиданно и неотвратимо, как ветер, оставляя на душе горький осадок.
Начались нелады и у молодых. Ссорились они по пустякам. Мать могла бы тут же помирить их, но никогда не делала этого. Наоборот, ссоры, пожалуй, даже радовали ее. Но чем отчаянней шумели молодые днем, тем дольше и ласковей шептались по ночам. А утором мать смотрела на воронова крыла волосы сына, смешанные с медно-золотистыми Лелиными, и невольно улыбалась.
Но начинался новый день, и приходили новые обиды. Вот и сейчас. Стукнула калитка во дворе – мать насторожилась. Плеснулась на крыльцо зеленая юбка Лели, застучали каблуки, и она уже сунула в комнату свой дотошный нос.
— Мама, вы что же, поросенка хлебом кормить собираетесь?
Мать шевельнула жилистыми шершавыми руками. Устала она. Не успела картошки наварить… Тут бы сказать ей ласково: «Навари, доченька, поросенку похлебки. Не со зла же я хлеб потравила». Но она промолчала, нахмурилась; сама разве догадаться не может?
Леля между тем присела на сундук и усталым голосом стала отчитывать мать:
— Хлеб скотине! Его надо посеять, потом убрать, смолоть, отвезти в пекарню…
Несколько минут мать сопротивлялась надвигающемуся чувству досады, но наконец не выдержала и стала говорить Леле что-то свое, совсем не относящееся к делу, зато очень обидное. Они не слышали, как вернулся с работы Гриша. Ссора разгоралась, как костер из еловых смолистых веток.
Грише стало не по себе. Он жалел и мать, и жену. Стоял посреди комнаты, беспомощно опустив руки, пытаясь помирить распалившихся женщин. Он бросился было к Леле, но она, будто ножом, полоснула его взглядом и крикнула:
— Тряпка! У тебя под носом скотине хлеб травят, а ты губы развесил. Размазня! Презираю!
Повернулась и изо всех сил хватила дверью.
Всю ночь Гриша тяжело ворочался на кровати, но искать Лелю не пошел. Мать искренне радовалась за сына:
— Упрямый и гордый. Чисто отец.
Леля пришла на другой день к вечеру. Гриша был на занятиях в вечерней школе. Леля знала об этом. Она независимо простучала каблучками мимо матери.
Сбросив на лавку весеннее пальтишко, выхватила из-под кровати чемодан и стала швырять в него юбки, кофты, платья. Вещи не хотели ложиться в чемодан, выпирали наружу, свешивались через край. Наконец невестка захлопнула крышку и в сердцах рванула чемодан к себе. Он открылся, его содержимое оказалось на полу.
Мать глянула на разноцветный ворох и затаила дыхание. Рядом лежали крошечные варежки и маленькая беспомощная распашонка. Она нагнулась, подняла их и посмотрела на невестку.
— Доченька ты моя… Да как же я раньше то не заметила? Прости меня, дуру старую…- Выдохнула мать и шагнула навстречу невестке.
Леля посмотрела в выцветшие, как старый ситчик, теплые глаза матери и доверчиво ткнулась в ее плечо. Все вздорное вдруг само собой растаяло, растворилось, отступило назад.
Эта семейная история, хочется верить, будет иметь счастливый конец.
Возможно, будет интересно почитать:
Деревенский стиль в одежде, деревенская мода — это как
